Глава ХLIX

Шико Первый

Король был погружен в глубокую задумчивость, которая обещала планам господ Гизов легкий успех.

Он посетил склеп вместе со всей братией, приложился к раке и, в завершение церемонии, стал усиленно бить себя кулаками в грудь, бормоча самые мрачные псалмы.

Приор приступил к своим увещаниям, которые король выслушал все с тем же глубоко покаянным видом.

Наконец, по сигналу герцога де Гиза, Жозеф Фулон склонился перед королем и сказал ему:

– Государь, а теперь не угодно ли будет вам сложить вашу земную корону к ногам вечного владыки?

– Пойдемте, – просто ответил король.

И тотчас же все монахи, стоявшие шпалерами по пути короля, двинулись к кельям, в видневшийся слева главный коридор.

Генрих выглядел очень смягченным. Он по-прежнему бил себя кулаками в грудь, крупные четки, которые он торопливо перебирал, со стуком ударялись о черепа из слоновой кости, подвешенные к его поясу.

Наконец подошли к келье; на пороге ее возвышался Горанфло, раскрасневшийся, с глазами, сверкающими, подобно карбункулам.

– Здесь? – спросил король.

– Здесь, – откликнулся толстый монах.

Королю было от чего заколебаться, потому что в конце коридора виднелась довольно таинственного вида дверь или, вернее, решетка, выходящая на крутой скат, за которой глазу представала лишь кромешная тьма.

Генрих вошел в келью.

– Hic portus salutis? [169] – прошептал он взволнованным голосом.

– Да, – ответил Фулон, – спасительная гавань здесь!

– Оставьте нас, – сказал Горанфло с величественным жестом.

Дверь тотчас же затворилась. Шаги монахов смолкли вдали.

Король, заметив скамеечку в глубине кельи, сел и сложил руки на коленях.

– А, вот и ты, Ирод, вот и ты, язычник, вот и ты, Навуходоносор! – сказал без всякого перехода Горанфло, упершись в бока своими толстыми руками.

Король, казалось, был удивлен.

– Это вы ко мне обращаетесь, брат мой? – спросил он.

– Ну да, к тебе, а к кому же еще? Сыщется ли такое бранное слово, которое бы не сгодилось для тебя?

– Брат мой, – пробормотал король.

– Ба! Да у тебя тут нет братьев. Давно уже я размышляю над одной проповедью… ты ее услышишь… Как всякий хороший проповедник, я делю ее на три части. Во-первых, ты – тиран, во-вторых – сатир, и, наконец, ты – низложенный монарх. Вот об этом-то я и буду говорить.

– Низложенный монарх! Брат мой… – возмутился почти скрытый темнотой король.

– Вот именно. Тут тебе не Польша, удрать тебе не удастся…

– Это западня!

– Э! Валуа, знай, что король всего лишь человек, пока он еще человек.

– Это насилие, брат мой!

– Клянусь Спасителем, уж не думаешь ли ты, что мы заперли тебя, чтобы с тобой нянчиться?

– Вы злоупотребляете религией, брат мой.

– А разве религия существует? – воскликнул Горанфло.

– О! – произнес король. – Чтобы святой говорил такие слова!

– Черт побери, я это сказал.

– Вы погубите свою душу.

– А разве можно погубить душу?

– Вы говорите, как безбожник, брат мой.

– Ладно, без глупостей! Ты готов, Валуа?

– Готов к чему?

– К тому, чтобы отречься от короны. Мне поручили предложить тебе это: я предлагаю.

– Но вы совершаете смертный грех.

– Э, – произнес Горанфло с циничной улыбкой, – я имею право отпускать грехи и заранее даю себе отпущение. Ну ладно, отрекайся, брат Валуа.

– От чего?

– От французского трона.

– Лучше смерть.

– Ну, что ж, тогда ты умрешь… Ага! Вот и приор. Он возвращается… решайся.

– У меня есть гвардия, друзья. Я буду защищаться.

– Возможно, но сначала тебя убьют.

– Дай мне, по крайней мере, подумать минуту.

– Ни минуты, ни секунды.

– Вы слишком усердствуете, брат мой, – сказал приор. И он сделал королю знак рукой, который говорил: «Государь, ваша просьба удовлетворена».

После чего приор снова вышел за дверь. Генрих глубоко задумался.

– Что ж, – сказал он, – принесем эту жертву.

Размышления Генриха длились десять минут. В окошечко в дверях кельи постучали.

– Готово, – сказал Горанфло, – он согласен.

Из коридора до короля донесся шепот, выражавший радость и удивление.

– Прочтите ему акт, – сказал голос. Звук его заставил короля вздрогнуть и даже бросить взгляд на решетку, которой было заделано дверное окошечко.

Рука какого-то монаха протянула Горанфло через прутья свернутый трубкой пергамент.

Горанфло с большим трудом прочитал этот акт королю; страдания того были так велики, что он закрыл лицо руками.

– А если я откажусь подписать? – воскликнул король плаксивым тоном.

– В таком случае вы себя погубите дважды, – откликнулся голос герцога де Гиза, приглушенный капюшоном. – Считайте, что вы уже мертвы для мира, и не вынуждайте подданных проливать кровь человека, который был их королем.

– Вам не заставить меня, – сказал Генрих.

– Я предвидел это, – шепнул герцог сестре, лоб ее был нахмурен, а в глазах читался страшный замысел.

– Ступайте, брат, – добавил он, обращаясь к Майенну, – пусть все вооружатся и будут готовы!

– К чему? – спросил жалобно король.

– Ко всему, – ответил Жозеф Фулон.

Отчаяние короля удвоилось.

– Проклятие! – воскликнул Горанфло. – Я ненавидел тебя, Валуа, но теперь я тебя презираю. Давай подписывай, иначе я убью тебя своими собственными руками.

– Погодите, – сказал король, – погодите, пока я вверю себя воле всевышнего и он ниспошлет мне смирение.

– Он опять собирается думать! – возмутился Горанфло.

– Оставьте его в покое до полуночи, – сказал кардинал.

– Благодарю, милосердный христианин, – воскликнул исполненный отчаяния король. – Бог воздаст тебе!

– А у него действительно расслабление мозга, – сказал герцог де Гиз. – Мы оказываем Франции услугу, свергая его с трона.

– Все равно, – заметила герцогиня, – какой бы он ни был слабоумный, я буду иметь удовольствие его постричь.

Во время этого диалога Горанфло, скрестив на груди руки, осыпал Генриха самыми грубыми ругательствами и перечислял все его прегрешения.

Внезапно снаружи монастыря раздался глухой шум.

– Тише! – крикнул голос герцога де Гиза.

Воцарилась глубочайшая тишина. Вскоре они поняли, что это гудят двери аббатства под чьими-то сильными и равномерными ударами.

Прибежал обратно Майенн со всей быстротой, какую допускала его толщина.

– Братья, – сказал он, – у главного входа отряд вооруженных людей.

– Это за ним, – сказала герцогиня.

– Тем более ему надо поторопиться с подписью, – заметил кардинал.

– Подписывай, Валуа, подписывай! – закричал громовым голосом Горанфло.

– Вы дали мне срок до полуночи, – умоляюще сказал король.

– А ты уже и обрадовался, рассчитываешь на помощь.

– Конечно, у меня еще есть возможность…

– Умереть, если вы сию же минуту не подпишете, – прозвучал повелительный и резкий голос герцогини.

Горанфло схватил короля за руку и протянул ему перо.

Шум снаружи усилился.

– Еще один отряд, – сказал прибежавший монах. – Они окружают паперть и обходят слева.

– Скорей! – нетерпеливо вскричали Майенн и герцогиня.

Король обмакнул перо в чернила.

– Швейцарцы, – явился с сообщением Жозеф Фулон. – Они занимают кладбище справа. Аббатство полностью окружено.

– Ну что ж, мы будем обороняться, – ответил решительно герцог Майеннский. – Ни одна крепость не сдастся на милость победителя, имея такого заложника.

– Подписал! – взвыл Горанфло, вырывая лист из рук Генриха, который, сраженный всем этим, закрыл лицо капюшоном, а поверх него – руками.

– Значит, мы – король, – сказал кардинал герцогу. – Унеси поскорей этот драгоценный пергамент.

Король, в порыве горя, опрокинул маленькую и единственную лампу, освещавшую эту сцену, но пергамент был уже в руках у герцога де Гиза.